В главных ролях: Анджей Северин, Ивона Бельска, Ежи Трела.
Интересные факты о фильме:
- это экранизация "Лунной трилогии" Ежи Жулавски, деда режиссера;
- после французского дебюта Жулавски вернулся в Польшу, где два года снимал этот фильм. Но министерство культуры Польши запретило кино, а часть материалов была попросту уничтожена, поэтому лишь спустя десять лет, в 1987 году, режиссер смонтировал отснятый материал и выпустил фильм. Вырезанные или недоснятые отрывки он комментирует по ходу картины. Версия для печати
Изнуряющая длинная сага, построенная на основе "Лунной трилогии" фантаста Ежи Жулавского, но взявшая оттуда только форму. Этот фильм может служить отличным примером того, как любой материал при необходимости может быть поставлен на служение собственной идее. Внук писателя, режиссер Анджей Жулавский, взрастил из книги об одичании, слабости человека театральный перфоманс о зле, коренящемся в людях, имя которому "актерство", а также бесконечный монолог не об относительности истины даже, а о ее тотальной непознаваемости, непостижимости. Фильм настолько не понравился Министерству культуры Польши, что отснятый материал был частично уничтожен, а съемки картины — запрещены. Оставив видимость сюжета трилогии, Анджей Жулавский заполнил картину параноидальными монологами и безумием отвратительных поз, красотой нездешних женщин и беспросветным мраком духовных заблуждений. И все же, потратив на просмотр картины три дня, я в нее влюбилась. В картине чувствуется перо испорченного театрала, проклинающего свою любовь к позам — и с помощью вереницы застывших жестов это демонстрирующего. "На серебряной планете" мрачна, дика, но, лишенная бессмысленных и надрывных диалогов, влечет. Впрочем, избавиться от них можно, только отключив звук, ибо они вездесущи. Ежи Жулавский в "Старой земле" ругает устами Яцека певицу Азу, торгующую своей красотой. За это вполне можно проклинать и "На серебряной планете", ведь ее жестокость, глупость и эстетское горе от ума неприлично красивы. Красивы дикие лица, чрезмерные костюмы, насаженные на кол фигурки, черные рваные паруса и скрытые жеваной черной массой лица шернов.
Для человека неподготовленного все происходящее на экране будет совершенно непонятным. Поэтому я стану вашим поводырем в этом царстве теней и расскажу, о чем же повествовал первоисточник. "Лунная трилогия" Ежи Жулавского повествует об экспедиции на Луну, во время которой отряд астронавтов оказался на ее обратной стороне. В результате аварии выжило только четверо людей, одна из которых — Марта — оказалась в поездке только из-за любви к мужчине, погибшем на ее руках. Беременная Марта и двое оставшихся вынуждены выживать, между мужчинами разгорается животное соперничество за оставшуюся самку, наружу вылезают похоть и страсть к обладанию. Вот как живописно об этом написано в романе: "Усилием воли держу свои мысли, как свору взбесившихся псов, но они рвутся с цепи и бросаются все на Марту, и бесстыдно рвут с нее одежды, ластятся и трутся о каждый изгиб ее тела, вьются вокруг него и грязнят его своими отвратительными мордами, и, видя, что она все так же невозмутимо-холодна, начинают рычать, и хватать ее клыками, и грызть, и грызть! О, подлые мысли мои, как страшно они терзают меня!С Фарадолем творится то же самое; я знаю, вижу, чувствую это. И он знает, что творится со мной. Отсюда эта глухая ожесточенная ненависть наша друг к другу. К чему обманываться, к чему украшать это красивыми словами! Мы исподличались оба, потому что между нами стоит она". В итоге один из астронавтов, Петро, практически насильно берет женщину и дает начало человеческому роду на Луне. Второй же остается безмолвным свидетелем того, как сын Марты берет в жены своих сестер и насаждает языческие порядки, создавая нелепую религию, в которой он, Старый Человек, играет роль пророка и святого.
Главной струной первой книги трилогии являлась недолговечность морали, социальных взаимоотношений, а также относительность необходимости знать то, с чем никогда не встретишься (Земли не существует). Из-за этого происходящее приобретало оттенок отчаяния, бессмысленности, презрения и отвращения, которое возникало у Старого Человека, когда он смотрел на измельчавшее лунное племя, одолеваемое низменными страстями и глупыми суевериями, ведь и он тоже был слаб, хоть и более образован, чем они.
Анджей Жулавски схематично обрисовал эту канву, но акценты расставил совершенно по-другому. Его герои обращаются к киноглазу, рассказывая происходящее в камеру, "для потомков", но чем дальше Старый Человек фиксирует события, тем глубже он погружается в порочный водоворот искусственности, подменяя свои впечатления "духом трагедии". Пытаясь не потеряться среди чуждого нового строя, среди недружелюбных взглядов молодых дикарей и распутных улыбок их красивых женщин, он вынужден найти некое средоточие сил. И чем дальше, тем одинокий посреди толпы герой замыкается сам на себя. И тогда на сцену выходят мимы, актеры, которых в оригинале, естественно, не было. Люди у режиссера "На серебряной планете" — это не люди, а актеры, изображающие людей. Это очень важно для понимания всей сущности произведения. Все они ведут себя в соответствии с алогичной структурой театрального перфоманса, отсюда и развевающиеся одежды, огромные головные уборы, ломаные движения. "Человеку кажется, будто он властвует, приказывает, предводительствует, берет себе, что заблагорассудится, а на самом деле он является наемником, купленным уже при рождении, и служит толпе за установленную без его участия плату. Толпа покупает себе и рабочих, и мудрецов, и изобретателей, и вождей, и шутов, и актеров, и холопов, а когда были короли, она их покупала за то, что они являются королями, хотя тем казалось, как и тебе, будто они царствуют милостью Божьей. Толпа покупает даже погромщиков, разрушителей и собственных врагов, потому что ей и эти нужны актер олицетворяет победу уродства над красотой мироздания", — писал Ежи Жулавский. Его внук преувеличил одичание племени, заставив зрителя смотреть на холодные омерзительные гримасы актеров. Актерство — суть порок, вот что он постоянно повторяет, и этот порок присущ каждому из существующих. "Актер — это насмешка над красотой мироздания", — говорит мим, а затем ими заполняется все пространство фильма. Впервые же к актерству, маскировке прибегает Марта, раскрашивающая после рождения детей и собственного осквернения лицо.
Почему актерство? Потому что по Анджею Жулавскому актерство — есть искусственность -> ложь -> его главные герои в бесконечных монологах задаются вопросами о том, где обнаружить истину, познаваема ли она, существует ли вообще. И ни на один этот вопрос, углубляясь в нескончаемую рефлексию и недоделанную философию, сопровождая поиск все более яростными позами, слезами, припадками, прозрениями, затмениями, не находится ответа. Именно поэтому Марк, герой второй книги "Лунной трилогии" у режиссера ищет ответа у шерна, проклятого и страшного представителя другой лунной расы, которую он намеревается истребить во славу озверевшего и никчемного людского рода. В книге вопрос истребления шернов и их скверна обсуждаются лишь в рамках справедливости уничтожения изначальной расы ("Я здесь и нынче вечером отправляюсь истреблять шернов в их собственной стране на их собственной планете! Затем, что здесь желают жить люди. Затем, что шерны слабее, затем, что они не явились на Землю тысячу лет назад и не превратили нас в свой рабочий скот. А какое я имею право? А вы, вы какое имеете право?"). В фильме же Марк настолько очарован шерном, что проводит долгие безумные беседы в надежде узнать ответы, желая узнать, кто он, — бог или грязь, нечто или ничто. Но ответы шернов не подходят людям, слишком уж различны расы, а потому бойней Марк не удовлетворяется, он побеждает, возвращается — и оказывается распятым собственными людьми. Причем искусственность, ложь его не покидают даже в момент смерти. А рядом насаженный на кол человек тоже самозабвенно играет: "Ты видишь, что можно впасть в такое состояние, когда нужно признаться, поддаться, выпустить из себя кишки из убеждения, что это всего лишь внутренности и вид этих кишок является отказом от стыдливости, полным откровением, отрешением от внутреннего "я" без остатка. ты, а если не ты, то кто? я".
Лейтмотивом Ежи Жулавского было смещение ценностей, в результате которого родилась лжерелигия, опровергшая своего же собственного пророка и продолжающая существование и после него. Писателя интересовали вопросы постижения истины, режиссер же не спрашивает, а превращает вопросы в размытые кровавые пятна в окружении любопытных лиц, растворяя текст деда в собственном видении. Показателен и момент из конца фильма, когда певица Аза после своего самовлюбленного пения встречается со Яцеком, и тот читает ей лекцию о ее вторичности, рабской сущности, трахая пальцами. Почему? Потому что она также актриса, не создающая, а перерабатывающая. "Ты биолог, спекулирующий таинством с помощью живота, в который ты набиваешь зной". Яцек — самый молодой герой нескончаемого поиска, но и ему не удается обнаружить ответы в наркотических веществах лунного народа. Он становится свидетелем гибели Марка и очередным пришельцем в саморегулирующуюся общину.
Отдельным плюсом этого польского кабуки являются шерны. Шерны безлики, крылаты, обладают огромной властью, но практически не сопротивляются вторжению и уничтожению, потому что считают себя выше этого. Мир шернов, черный, разрушенный, чуждый, снятый в каких-то живописных апокалиптических развалинах, и темно-коричневый мир дикарей с вычурными лохмотьями находятся внутри одной чаши, куда землянам вход запрещен. Анджей Жулавский говорит о том, что невозможно найти неуловимую истину где-то, потому что она постоянно преломляется, ускользает, выцветает и многократно перетрактовывается (так в книге Жулавского Марка после гибели называют еретиком или вовсе рассказывают небылицы). Правота у него не кристалльно чиста, как это складывается в моих ассоциациях, а запутанна, она представляет собой грязный клубок свалявшихся нитей, в котором непонятно совершенно ничего. И от того человек лишь качается в разные стороны, не умея отринуть шкуру неискренности и игр. Ну, кстати говоря, кадр, когда из шерна под ноги Марку вытекает глаз, был уничтожен.
Фильм упрекали в излишней жестокости (чего стоят, дескать, насаженные рядами на колы люди), но жестокости как таковой здесь нет. У людей отсутствует такое понятие, они лишь блуждают в темном лабиринте, в качестве выхода предлагая самые дурные вещи в надежде освободиться и увидеть свет. Да и колы Жулавский снял так живописно, что если и упрекать его, то только за затянутость этого представления. А женщины... Какие здесь женщины, безумицы и красавицы, опасные и равнодушные, текучие, жертвы, дрянь и пыль, которая приобретает значение бога. Калейдоскоп плясок, тошнотворность и надуманность монологов, фотографические ломаные линии, нарисованные обрядами и взглядами, строгость пепелища, лоскутный вертеп. А в конце появляется режиссер, как и его герои не умеющий быть настоящим, — и произносит заключительную речь. Последний акт пьесы.
