Режиссер:
Константин Лопушанский. Сценарий: Константин Лопушанский, Вячеслав Рыбаков (по повести Аркадия и Бориса Стругацких), Оператор: Владислав Гурчин, Композитор: Андрей Сигле, Продюсеры: Андрей Сигле, Катрин Дюссарт, Дмитрий Гербачевский.
В главных ролях: Григорий Гладий, Леонид Мозговой, Алексей Кортнев. В ролях: Римма Саркисян, Лаура Питсхелаури, Сергей Барковский, Дмитрий Исполатов.
Награды: Фестиваль фильмов ужасов в Равенне — Гран-При ("Золотое кольцо"). МКФ фантастических фильмов в Невшателе — "Серебряный Нарцисс", Специальная премия жюри..
Интересные факты о фильме:
экранизация запрещенного в 60-х фантастико-философского романа братьев Стругацких "Гадкие лебеди";
сам Лопушанский считает, что в эпоху "тотальной дебилизации общества" его фильм как нельзя более актуален;
"Гадкие лебеди" создавались с прицелом на зарубежный прокат, потому на отечественный режиссер не особенно рассчитывал.
Обычно я избегаю скрупулезных сравнений между фильмом и литературным первоисточником, но "Гадкие лебеди" — дело иное. Я читал роман в 1994 году, сидя на даче. Была середина августа, и с начала недели зарядили дожди. Три дня, во время которых я неспешно читал роман, лил нескончаемый дождь. Такой недекоративный фон задал особое восприятие текста. Текст запомнился. Запомнилась сырость, и запомнилась цветовая палитра: голубовато-серая, дымчатая, густо-зеленая.
Поэтому для меня стал изрядным сюрпризом "этюд в багровых тонах", написанный Константином Лопушанским. "Уж не град ли обреченный он экранизировал?" — посетила меня саркастическая мыслишка при виде кинопролога: молчаливый главный герой, писатель Банев, едет в поезде, а по сторонам полыхают огни, стоят пожарные машины. Апокалипсис, как он есть. И пожарные тщетно пытаются унять адский пламень. Писатель Банев вступает в первый круг ада, а откуда уже готовы вылезть "мокрецы" — адские люди, чтобы предстать перед судом Божьим.
Я думаю, не у меня одного на протяжении фильма будет складываться впечатление, что Лопушанский (кстати, ученик и ассистент Тарковского на съемках "Сталкера") регулярно пытается сделать этакую кавер-версию, реминсценцию "Сталкера", или, по-крайней мере, затеять с ним перекличку, воспользовавшись широким набором аллюзий. Его цель — объединить "Сталкер" и свои фильмы в особый микрокосм, изобразить общий постапокалитичный мир, мрачное средиземье после ядерной войны. В противном случае, Лопушанский не стал бы придумывать поездку Банева в Ташлинск (чистый перифраз поездки Писателя, Физика и Сталкера на дрезине) и преодоление им энергетического кордона, выставленного мокрецами. Действие началось бы прямо в городе-обители мокрецов. Однако же, Лопушанский сознательно определяет границы, потому что Зона определяется границами. Нет границ — нету Зоны. Нет ее и без путешествия. Чтобы припасть к новому, инородному, таинственному, следует пройти ряд испытаний. Это есть в "Сталкере", это есть "Гадких лебедях" и есть в более раннем фильме Лопушанского — "Посетителе музея".
Понятие "граница и заграница" имеет в фильме еще и другое значение: мокрецам крупно не повезло, что они очутились на постсоветском пространстве. Ташлинск является не только средоточием мокрецов, но и средоточием ученых планеты и представителей ООН. Банев в фильме уже не тот, что в романе. Он приехал из-за бугра, он эмигрант. Благодаря его "измененному" восприятию, особенно сильно проступают уродливые (но сюжетно необоснованные) черты советского государства: какие-то менты-скинхеды, пиздящие инакомыслящих и иноковыглядящих, то бишь мокрецов; типично советская психушка, куда упекают дочь Банева Иру (в книге — Ирму). Почему сюжетно необоснованные? — да потому что Лопушанский, завозившись с границами, изображает мокрецов хозяевами Зоны. Не каждый человек может пройти границу, что и подтверждает труп, скособочившийся на стуле посреди кордонной полосы. К тому же, мокрецы Лопушанского вовсе не выглядят миролюбивыми и христианоподобными существами, которые пытаются изменить мир "любовью и лаской". Это агрессивные пришельцы-менторы, полностью изменяющие нравственный облик детей, поступивших к ним в ученичество. Они не испытывают жалости к людям. А обладая (по Лопушанскому) неограниченными возможностями, они вряд ли допустили бы издевательства над собой и своими подопечными внутри своих владений.
Лопушанский отчетливо доносит до зрителя основную идею романа: мир прогнил до основания, и чтоб его изменить, надо отказаться от всего, что тебе было дорого (тем более, что это "дорого" не имеет никакой ценности, кроме разве что привычки). Тебе надо либо принять мокрецов, либо умереть. Но когда в фильме начинает звучать "местечковая" социальная критика, когда посыл суживается до размеров российского государства с его ментами, оголтелыми (но убедительными, по сравнению с невнятными иностранными гуманистами) российскими учеными, советскими сумасшедшими домами, появляется фальшь. Не могу представить, зачем Лопушанскому потребовалось вкладывать в философский чемодан второе, очевидно картонное, дно. Впрочем, продюсировали картину не только русские, но и французские продюсеры…
Гораздо более интересно выглядят сцены, в которых Лопушанский отдаёт дань советской фантастике. Перед тем, как попасть в Зону, Банев совершает необязательную поездку в гости к ученому, чей отчет показался ему наиболее внятным и подробным. Этот ученый — карлик. О да, карлики — видные представители советской фантастики, вспомним хотя бы Туранчокса из культового "экологического" фильма Роберта Викторова "Через тернии к звездам". Эта поездка не проливает ни единого лучика света на происхождение мокрецов, зато даёт замечательную возможность полюбоваться на потрясающего карлика, который таскает двустволку и бутылку виски, чуть меньшую по размерам, нежели он сам.
Чисто внешне мокрецы Лопушанского — выходцы катакомб, выжившие, но безобразно мутировавшие после ядерной войны люди. Они таскают на себе балахоны из грубой ткани. И похожи на друидов. Здесь тоже присутствует какая-то религиозная каша и отсебятина. Так, например, Лопушанский придумал сцену, которой не было в романе, и которая выглядит зрелищно, но не к месту. Мокрецы, отрицающие все достижения человеческой цивилизации, в том числе культурные и религиозные, проводят коллективную медитацию: дети сидят на циновках в позе лотоса, а перед ними мокрец читает какую-то мантру. Через несколько секунд ошеломленный Банев видит, как мокрец и дети взлетают. Неужели этой сценой Константин Лопушанский хотел показать, что "нас спасут восточные духовные практики"? Удивительно свежая мысль. Западный мир пришел к этой мысли сорок лет назад и уже десять раз успел от нее отказаться. Но только не застрявший в безвременьи и на пол-пути к космополитизму писатель Банев. Внезапно и походя промелькнувшие атрибуты буддизма открывают такое широкое поле для толкований картины, что объема стандартной рецензии попросту не хватит, чтобы отразить хотя бы их малую часть. Но что касается Банева из фильма, — он не похож на Банева из книги. Своей беззащитностью и тотальной непонятливостью, концентрированной потерянностью он вызывает жалость. "Исследователь"! Мне симпатичны такие персонажи.
Фильм не выглядит актуальным (он принадлежит началу 90-х, и пусть вас не сбивает с толку светящийся экран ноутбука), и не выглядит хорошо продуманным, но чего у него не отнять — это атмосферности. Удушливый, темный, насыщенный водными парами город. Струи дождя визуально утяжеляются засчет инфракрасного излучения, которое "генерируют" в небесах мокрецы (уж не помню, было ли это в романе). Медлительное действие. "Фильмы-предупреждения" редкие гости на наших экранах, и потому не следует упускать возможности посмотреть "Гадких лебедей".
"Гадкие лебеди" могут рассматриваться как пример доведенного до крайности противостояния интеллигенции и широких масс. Эта идея действительно близка Лопушанскому, поэтому он из текста Стругацких берет основу, но остальное рисует самостоятельно, параллельно кланяясь Тарковскому. На мой взгляд, разница между книгой и фильмом пошла только на пользу. Писатель Банев становится членом научной комиссии и приезжает в закрытый город, где круглосуточно темно, хлещет дождь и бродят странные существа "мокрецы", чтобы забрать оттуда дочь. Но дочь никуда уезжать не хочет, она является одной из учениц "мокрецов", — поколения детей-вундеркиндов с развитым интеллектом, для которых та жизнь, которую ведет большинство, и пути человечества вообще представляет собой грязное, неприятное пятно. На этой разнице и строится конфликт, ведь "мокрецы", оказывается, тоже не совсем захватчики, нужно только захотеть, ощутить тоску по величию, непостижимости Вселенной — и мутация захватит и тебя. "Мокрецы", кстати, внешне очень похожи на шернов Жулавского, разве что крыльев у них нет.
Красно-черная гамма, которую Лопушанский уже использовал в "Посетителе музея", подошла "Гадким лебедям". В фильме присутствует совершенно блестящая "порка" писателя Банева, который приходит в школу к детям, чтобы выступить в качестве защитника человечества. Он в этот момент терпит поражение как оратор, потому что не верит в то, о чем говорит, — люди для него не так уж и хороши, их невежественность не порок, а заразная болезнь. Эта вполне объяснимая интеллигентская нечестность и одновременное бессилие и интересует Лопушанского, причем не только в "Гадких лебедях", но и на протяжение ранее снятой трилогии об Апокалипсисе. Лопушанский всю свою жизнь снимает один и тот же фильм, не видоизменяя своих воззрений, что не может вызвать уважение.
Дети и "мокрецы" полностью отвергают существующее положение вещей, переводя оставшихся в ранг недосуществ, достойных гибели и отрицания, тем самым подписываясь в неспособности управлять событиями. Они обособляются, а не просвещают и трансформируют. Мокрые, рушащиеся здания и совершенно потрясающая музыка "Гадких лебедей" переносят нас в мир той постапокалиптической романтики, которая до сих пор волнует тех, кто листает книжки о Чернобыле, играет в Fallout и ждет S.T.A.L.K.E.R с дарк-эмбиентом Mooze'а. С одной стороны, Лопушанский замечательно передал дух советской мрачноватой фантастики. С другой, "Гадкие лебеди" настолько прямолинейны, назидательны, без полутонов, без пути к отступлению, что эта безапелляционная конструкция своей категоричной наступательностью порождает ощущение чрезмерной простоты.
У Стругацких писатель Банев такой же, как его фамилия, — недалекий, в общем-то, тип, и бытовые мелочи, фразочки эдакие, мыслишки играют большую роль. Лопушанский все это отсек, убрал обыденные речевые шероховатости, придал рыхлому роману свою форму, упростил в чем-то, в чем-то идеализировал и изменил концовку, изменив одновременно общий смысл. У Стругацких дети и "мокрецы" как бы основывают новый мир, новую жизнь, но Лопушанский мрачен, мыслит реалиями нашего времени и прекрасно знает, куда катится планета. Никогда странный град с новыми порядками правительство не допустит, поэтому в фильме Ташлинск поливают ядовитыми отходами, желая выжечь его до основания, уничтожить инакомыслие, странность, нечеловечность. Когда же выясняется, что дети — инакомыслящая "интеллигенция" — выжили, то их запихивают в больницу и лечат телешоу, чтобы "были, как все". Честно говоря, я нарушаю обыкновенный взгляд на вещи, описывая происходящее, но не могу удержаться. Фраза обколотой лекарствами девочки "потому что нужно любить то, что любят все. Надо быть, как все. Заставить себя" как нельзя лучше описывает эту бездну между неземной интеллигенцией и "обычными" людьми. Она давит на чувства, поставлена слишком уж напрямик, но все же действует. Развитые, увидевшие другие горизонты дети никогда не станут "как все", потому что познали искренность и звезды, а обыкновенные, привыкшие жить в устоявшемся порядке люди никогда не поймут "этих", мутантов, чуждых и неприятных им. Именно эта бездна между интеллигенцией, умозрительно желающей освободить глубоко чуждый и непонятный ей "народ", и простым людом долгое время не давала возможность совершить революцию. Об этом писал, к примеру, Кропоткин в своих "Записках революционера" и многие другие деятели того времени. Т.е. интеллигенты делали смешные попытки представить то, что нужно крестьянству, и терпели поражение в своих высокомерных снисхождениях. Лопушанский заходит дальше — между народом и интеллигентами вообще нет никакого моста.
Грустное кино, с какой стороны ни взгляни. На полное безрыбье философских вопросов в отечественном кинематографе очень выделяющееся.
Александр Руденко:
Как мертвым душам припарка: рецензия на фильм "Гадкие лебеди"
До обидного прямолинейный, и этой прямолинейностью фактически нивелирующий все художественные достоинства, фильм некогда замечательного кинотандема Лопушанский-Рыбаков. Не взрыв, но всхлип отчаявшихся сеятелей доброго, разумного, вечного, которые пытаются при помощи нелепого "инфракрасного" освещения расшевелить в закисших мозгах современников деградирующие ум, фантазию и тема сисек ни раскрыта нифига!
Конечно же фильм завораживает своей изобра гы-гы, не-а! Пайду смареть Любовь-марковь, гы-ы, камедию с Гошей Куцэнка, гы-ы. Посмиюся а про этот фильм не знаю и он какойто сложный и там макрецы — прикол уродцы такие и карлик с ружбайкой, гы-ы! Но там темно в фильме и дожь напостой хлещит, а любовь-марковь прикольно — светлый такой фильм и смишной! С пивицей Орбакайте! Круто! Там Гоша с Кристиной миняют стулья на пустоши, прямо как в пьесе Эжена Ионеско. Это пропускной пункт таинственных мокрецов. Они каким-то загадочным образом испытывают сидящих на стуле людей — кого пропустить в город, кого нет. На одном из стульев — труп. Но для мокрецов насилие — табу, просто чувак сам нарвался, гы-ы. Прикольно, сидит такой пасажир дохлый на стули — ваще атас, бля. Но ниче нипанятно ваще даже бабы голой нипаказали и нисмишно и нистрашно какието разговоры в кино отстойные и даже ни стриляют хотя кругом пално ваенных!
Нет,я так не могу продолжать! Я ему про Канта, про Гегеля, Платона, а он что тут мне пишит гы-ы, Плутона там нима никаково, чё ты чешешь, чувачан? Плутон это из другова фильма про гостю из будущево, про космических пиратов которые оттуда! Ни гани беса, чувак!
Нет, я отказываюсь! Да что ж это такое?! Я не могу уже нормальной рецензии написать! Бездуховность! Деградация! Ложись! Химическая атака! Внимание: яды! Кома, паралич, духовная смерть! Гы-ы, прикольно ты праарал! Ты луче фоток насовай сюда прикольных с фильма а мы сами разбиремся зыкий фильмец или не. Ни хочишь, я сам вставлю про карлека и пасажира дохлава. Кароче, ладна, давай, пойду питросяна по телику смареть, да.
Обычно я избегаю скрупулезных сравнений между фильмом и литературным первоисточником, но "Гадкие лебеди" — дело иное. Я читал роман в 1994 году, сидя на даче. Была середина августа, и с начала недели зарядили дожди. Три дня, во время которых я неспешно читал роман, лил нескончаемый дождь. Такой недекоративный фон задал особое восприятие текста. Текст запомнился. Запомнилась сырость, и запомнилась цветовая палитра: голубовато-серая, дымчатая, густо-зеленая.
Гораздо более интересно выглядят сцены, в которых Лопушанский отдаёт дань советской фантастике. Перед тем, как попасть в Зону, Банев совершает необязательную поездку в гости к ученому, чей отчет показался ему наиболее внятным и подробным. Этот ученый — карлик. О да, карлики — видные представители советской фантастики, вспомним хотя бы Туранчокса из культового "экологического" фильма Роберта Викторова "Через тернии к звездам". Эта поездка не проливает ни единого лучика света на происхождение мокрецов, зато даёт замечательную возможность полюбоваться на потрясающего карлика, который таскает двустволку и бутылку виски, чуть меньшую по размерам, нежели он сам. 
