Алексей Нгоо:
Первая печать. Гринэвэй. Контракт рисовальщика
Уезжаючи в маскву, из которой как известно питерцы возвращаются лишь пустыми подменными оболочками — выпотрошенными и высушенными, с полыми душами и блестящими глазами, Вовва протянул мне девять фильмов и сказал: посмотри и напиши рецы, девять фильмов — девять рец. Девять рец — девять знаков. По ним, вернувшись из путешествия вниз России, мы с Юллей будем восстанавливать память и наполнять полые тела контентом. Так ты спасёшь в нас питерцев и спасёшь наши безсмертные душы, дарованные нам господом, живущим в Городе Бога, имя господа этого ... — с этими словами Вовва уехал, а я так и не узнал чем кончается история Роккета, Малыша Тце и Тьяго.
Пришед домой я разложил перед собой девять ступенек к спасению душ моих друзей и стал гадать какой филем выбрать смотреть первым. Кадило дымило и резало глаза, от едкого запаха ладана сводило лёккие. Я закашлялся и явилось мне видение — много прекрасных обнажонных мужчин бежали прочь, я же с прекрасным обнажонным мячом стоял над левым мужыком и заставлял перемонтировать его фильмы. Открыв глазы я протянул безсомнения руку к фильму и поставил его в двдром. Это был "Контракт рисовальщика" Питера (с гр. "скала, камень") Гринэвэя (с англ. "зелёный прочь").
История моего знакомства с этим фильмом таинственна и загадочна, впрочем как и прочие истории моих знакомств. Его несколько безчисленных раз показывали в телевизоре, но всякий такой раз что-то важное случалось c моим существованием и я, будучи разлучён с телеящиком, либо коротал время за телефонным разговором, либо и вовсе был где-то далеко (по гр. — "теле"). Мне же наперебой рассказывали про прекрасную музыку, про изысканно баррочную картинку и я корил себя, и снова и снова накладывал епитимью, носил власяницу и жил на столбе неделями. Однако ничего не помогало — словно суттьба вмешивалась каждый раз, и просмотревши кажется все фильмы английского либертианца, иные даж по несколько раз, я безконечно далёк оказывался от "Контракта рисовальщика", хотя и знал, что музыку к прекрасной "Im older now" Jay Jay Johansson на первом своём альбоме взял из саундтреска к этому кинешедевру.
И вот наконец, причудливые колёсики суттьбы встали в нужное положение, и щёлкнув, двддиск ушол в двдром и на экране виндвд появились титры. Я смотрел как зачарованный, а после спал и восстав утрем снова смотрел то, что не успел накануне. Гринэвэй всегда был усладой для глаз, проказливым леденцом, вставшим в своей сладости поперёк горла. Его картинки от начала мира были удручающе точно выверены и эстецки безупречны, порочны, великолепны. Гринэвэй явно опоздал родиться и приходилось ему как Бивису и Бадхеду, опоздавшим на школьную развозку добираться до дому пешком, через незнакомый город, не зная ни адреса, ни пути. Гринэвэй почти интуитивно переживает всем своим естеством барокко, завистливо мня бока рубенсовских женщин, бодониевских шрифтов и вычурных идей Песталоцци. Даже в своей воображаемой Японии, показываемой в поздних "Записках у изголовья", он восстанавливает несуществовавшее японское барокко, наслаждаясь вытянутой из небытия сущностью.
Подобно Умберто Эке, открывшим книгою "Остров накануне" в барокко неисчерпаемые запасы постмодернистической снеди, Гриневэй черпает из барокко ложкой. Барочная: картинка, барочные: запутки, и барочная же жосткая структура сужета. Бах сформулировал фугу — новую систему музыки, Филип Гранжан, ожидаючи божественного Бодони выгравировал алгебраически выверенный матричный "королевский шрифт" и Гринэвэй рисует математически распланированную загадку, воплощённую в той фигне, с помощью которой рисовальщик структурирует мир для более точной его передачи на бумаге. К двенацати рисункам приурочены двенацать намёков, ведущих к разгадке. И всё, разумеется куртуазно, порочно, безнравственно, но скрыто за гламурной оболочкой и при этом скреплено договорами и контрактами. Не удивительно, что мифический и параноидальный "общественный договор" Руссо сотоварищи придумали на волне баррочного своего Просвещения.
Однако надо сказать, что филем данный сильно опоздал в своём времени и смотреть его надо было именно тогда, лет десять назад, когда нечитанная ешо у Павича или Чосича нумерологическая неврастения сужета была в новинку, когда бестолково скрытое за рисунками убийство, совершонное ради убийства и ради финального кружения палок, в конце впечатляло и вставляло под стать иной бутылке воттки. Да и будучи вторым фильмом Гринэвэя, "Контракт рисовальщика" был в новину кинозрителю. Однако мы сейчас можем видеть, что Гринэвэй снял ешо изрядно филемов и обнаружил себя ультимативно однофабульным режыссёром. Примерно как Тинто Брасс, каждый киношедевер которого талдычит о категории "весёлого траха" — секса ради секса, который должны позволять себе супруги, наступая на горло ревности. Исключения вроде "Калигулы" и "Подсматривающего" тока подчёркивают тенденцию. Вот и Гринэвэй каждым своим фильмом мстит какой-то чиксе, рассказывая одну и ту же историю про как женщины путём сложной, насквозь алогичной, но куртуазной интриги сначала расправляются с мужьями, а потом и с теми, кто их покрывает. "Бабы — суки", вот что должен был бы повесить Гринэвэй на стене своей комнаты. Женщины — однозначно злое начало в его киномире. Злое и активное, в отличие от глупых и пассивных мужыков, которые ведомые женщинами, убивают себя и рады.
Тут по-большому счёту и лежит водораздел между большыми мастерами и малыми. Каждый (авторский) режиссёр поглощён и заворожен какой-то идеей, но если идеи Тарковского, Пазолини или Антониони — велики и вытягивают фильмы на уровень размышлений о жизни, о месте человека в мире и т.д., то Гринэвэй, Брасс или Кубрик вещают о каких-то незначительностях, мелочах, местечковых проблемах, внимание своё сосредотачивая на картинке. Оттого столь прекрасны и карамельны пейзажи в "Контракте рисовальщика", "Все леди делают это" или "Одиссея: 2001", и оттого же почти полностью оцуцтвует в их содержание (тока не надо рассказывать сейчас о содержании "Одиссеи", какое содержание может быть у мутного фантастического фильма?! Философское? Ага, от слова лось и оф наверное). Поэтому и был прав по-своему Гринэвэй, провозгласив конец кино, ведь для него кино — это картинка, оболочка, форма. И форма кино действительно слишком мала для гринэвэевского художественного дара. Потому что он не режиссёр, он родился не в своё время. Ах, какой бы устроитель торжеств получился из него при дворе Короля-Солнца или принца Конде!!! Вот и не понять Питеру того простого факта, что кино не может умереть, и пройдёт лет пять, спадут смрадные волны постмодерна и постиндустриализма и новый Ренуар или Брессон, молодые боги Возрождения, снимут как ни в чём не бывало, новый "Золотой век" или "Приговорённый к казни бежал". А Гринэвэй будет развлекать в кондоминиумах и коллизеях нас мультиэкранными Тульсами Луперами, формулируя постулаты нового искусства.
Поэтому и осталось у меня по окончании просмотра двоякое впечатление. И вкусно и хрустно. Паточные изображение и музыка были наклеены на грубое полотно. Изящная вещица, дорогая, но такая безсмысленная. Положу её на полку и стану любоваться — выискать в сплетениях золотых ниточек всё новые и новые узоры, эдакий калейдоскоп для неленивых. На обложке двд так и написано — мол, чуваки, филем надо смотреть раз за разом и находить всё новые и новые узелочки и ниточки. Однако беда состоит в том, что можно и "Узеркала двалица" смотреть раз за разом и видеть новые хитросплетения, намёки, аллюзии, любоваться ужимками актёров, привыкая к каждому кадру и привецтвуя его как старого знакомого. Потом можно искать уже собственные аллюзии, ссылки, привязки. находить в героях сходства с родственниками, друзьями. "Вон тот блондинчик похож на Рыжего, правда?" и слушать молчаливое удивление в ответ. Просмотрев филем 200 раз сложно не признать его величие — ведь ты знаешь на изусть каждый фрагмент, а герои — давно тебе ближе близких. Ты превращаешься в ужасного монстра и скора на тебе ставят крест, а в грудь вбивают кол.
Написал, перечитал написанное и вспомнил неожиданно, что весь день сегодня слушал последний альбом Sonic Youth "Murray street", и в очередной раз поражался тому, что группа-то возникла аж в 1980 году! Парни и девка застали Яна Кёртиса, они ровесники Сure и всей новой волны. И при этом, спустя 24 (!!!!) года из них не только песок не сыпется, но они звучат модно и современно! По звуку они моложе Оазиса на двацать лет, Фанки Порчини — на трицать, а Мачбокс твенти — на пятьдесят! Не верится, что Тёрстену Муру нонче лет сорок и он покрыт морщинами. Их с Ким голоса и их с Ли гитары, саунд Sonic Youth кажется, навсегда юны. Единственный пример питерпеннства в музыки — это тока они, короли гитарного нойза. С годами, разумеется, они возмужали и помудрели, они более не дикие экстремисты, скорее буддистские нойз-монахи, но никак не поворачивается язык сказать про них "постарели" — ничуточки! Это просто бретт какой-то! Если окажется, что где-то в Сиэттле в старой квартире Курта Кобейна лежит запись "Death Valley'69" Sonic Youth, которая год от года звучит всё более и более древне, и вот уже в ней слышны скрипичные квартеты, я ничуть не удивлюсь, скорее обрадуюсь и буду тока молиться, что бы Ким Гордон не обнаружила её случайно, и не сожгла в бледном огне рокенролла, рассыпав в прах все тридцать альбомов нью-йоркской четвёрки.
А помолившись и поносив власяницу примусь за просмотр второго фильма из воввиной коллекции. Однако каким будет выбор движущего мною ангела, вы узнаете позже.
