- в сцене драки Барри Пеппер случайно разбил нос Эдварду Нортону;
- Тони Макгуайер купил права на роман и рассчитывал сыграть главную роль, но выбрал "Человека-паука", оставшись продюсером. И отлично;
- в течение пятиминутного монолога в ванной Монти Броган 40 раз произнес слово fuck;
- на роль Натюрель пробовалась певица Алисия Киз;
- у Монти дома висит постер фильма "Хладнокровный Люк" (1967). Учитывая то, что Монти скоро отправится за решетку, такой постер символичен — "Люк" рассказывает о человеке, который несколько раз пытался бежать из тюрьмы.
- Эдвард Нортон говорил, что все до последнего пенни, полученное за "Красного дракона", вложил в этот фильм.Версия для печати
После выхода на экраны "25 час" был замечен кинолюбителями исключительно из-за пятиминутного hate-speech Эдварда Нортона в адрес Нью-Йорка. Построкеры French Teen Idol даже положили монолог отчаявшегося Монтгомери на музыку. Меж тем эта сцена — далеко не самая сильная в фильме, к тому же в отрыве от контекста она выглядит как эпатаж. Всего лишь маленький элемент поразительного размышления о последнем дне и верности от Спайка Ли. "25 час" настолько хирургически точен, так идеально сюжетно смонтирован и — при минимуме активных событий — настолько напряжен, что такое мастерство вызывает подозрение. Эдвард Нортон играет очень сдержанно — его героя выдают глаза, и в этих глаза проносится столько всего за эти два часа фильма, столько испуга, мужества, неверия, отчаяния, презрения, лжи и прощальной нежности, что становится не по себе. "25й час" — это крайне глубокое, взрослое кино, где каждый из персонажей — личность, в которую мы, не желая того, заглядываем.
После "Бойцовского клуба" у Нортона долгое время не было ни шанса дать аудитории что-то более сильное. Все его роли сравнивались с героем Паланика. Анекдотическая роль во "Фриде", так себе "Медвежатник", никому не нужный "Красный дракон". Нортон словно раскачивался, чтобы выдать нечто новое. Роль Монтгомери, мелкого торговца наркотиками, который должен отправиться в тюрьму, где его не ждет ничего хорошего, как раз и оказалась таким образом. Фильм начинается с того, как молодой еще Монти спасает умирающего пса. Он неплохой, в сущности, парень, но его ждут большие люди, небольшие дела, пакеты с героином, квартира в богатом районе. Все это Спайк Ли скрывает в закадровом пространстве, за открывающими титрами. После титров мы уже видим другого человека — Монтгомери в черном пальто сидит на набережной с псом, словно английский лорд, хотя ближе к середине мы узнаем разгадку такого аристократического имени. На его плечах лежит тяжелая ноша, за ним следует тень.
"25й час" — это история одного дня перед тем, как человек отправится в тюрьму, что для него равно позору, смерти, чему-то, что в полной мере он даже не может представить. 25-й час — это время, когда все будет иначе, время страшной неизвестности. Этот город, возможно, и дрянь, как говорит Монтгомери сам себе перед зеркалом, но он его уже потерял. Это скитание духа, прощание призрака, который собирает всех своих друзей на последнюю встречу в ночном клубе. Мы узнаем об этом не сразу, сталкиваясь с диссонансом в отношениях с женой Монти, Натюрель, со словами отца Монтгомери, слушая разговор между двумя старыми друзьями Монтгомери, который они ведут, глядя на развалины башен Всемирного торгового центра. Переоценить роль актерского ансамбля сложно — Росарио Доусон в роли Натюрель роскошна, она влечет, воплощенная жизнь и желание, а ее появление во флэшбеке в роли курящей школьницы так и вовсе способно сразить, кого угодно; дуэт циничного, самоуверенного, порой неприятного Фрэнка (Барри Пеппер), работающего брокером, и стеснительного преподавателя Джейкоба (Филип Сеймур Хоффман) создает точку противоречия, раздражения, которая влечет за собой и раскрытие сущности Монтгомери. Дело в том, что у него нашли наркотики, сделали это по наводке, вломившись с ордером в квартиру, и Монти подозревает Натюрель. Его паранойя смешивается со страхом перед грядущим, подпитывает этот страх, ломает мужчину. Но он просто молчит, пожирая ее глазами, глядя, как она танцует. Она все еще вместе с ним — но он своим подозрением ее уже уничтожил, перенес на другую сторону. Другу дали бы в морду, женщину просто вычеркивают. Именно поэтому так неприятно быть женщиной.
В "25м часе" прекрасна каждая минута. Течение дня прерывается небольшими флэшбэками, вносящими штрихи в портрет, и испытаниям подвергается любовь, дружба, отцовская привязанность, мировоззрение. Прощание с другом — это непростой тест, навсегда остающаяся в памяти боль. Джейкоб влюблен в собственную ученицу, она флиртует с еврейским тюфяком, потому что ей нравится собственная сексуальность и его образованность (Анна Пакин, кстати говоря, великолепно справилась с ролью), однако оба они не понимают, что такое притяжение хорошо лишь на расстоянии, что вблизи оно ничего не дает, потому что каждый теряет магию. Что точно так же, как после боя часов карета Золушки превращается в тыкву, также после поцелуя студентка превращается из принцессы в глупую девчонку, а преподаватель — в слюнявого болвана. Самоуверенный брокер, провожающий глазами задницу каждой из девушек, на деле не так непробиваем, каким хочет казаться. И, конечно, Натюрель — блестящая, загадочная, живая, гибкая, такая красивая. Вряд ли можно разорвать эти узы. Отец, алкоголик с плохой артикуляцией и набрякшими мешками под глазами, вдруг становится почти сказочником, Хароном, перевозящим человека в царство мертвых. Концовка в этом смысле действительно произведение искусства — прослушав сказку, полную надежды, ты снова сталкиваешься с глазами Нортона.
Я уже писал, что в последнее время очень устал от Нортона. Поначалу, особенно в замечательном 96-ом, когда он выдал нагора три прекрасные роли подряд, он казался новым голливудским богом. Но год за годом затем он продолжал ходить по кругу, играя, в сущности, одну и ту же роль. Если не считать парочки более или менее отличных от его обычного стандарта появлений на экране (вроде “Бойцовского клуба” или “Американской истории Икс”, где он умудрился сыграть реальную харизму), каждая его роль — это очередной червяк-неудачник (или червяк-удачник, но неизменно червяк), даже это слово, “червь”, по отношению к его персонажам употреблялось не удиножды. А в “Шулерах” это вообще кличка персонажа Нортона. Патологическая неспособность стать другим накладывалась на какие-то очень приятные моменты, и крайне редкие появления в нестандартных амплуа, которые демонстрировали, что Нортон в действительности может, “проста очинь стисняицца”.
Помимо этого — я недолюбливаю Спайка Ли, потому что все эти “борцы на негритянские права” обычно зацикливаются на одной теме, и постоянно пытаются сделать вселенскую драму из триста раз пережёванных истин. А когда они вдруг пытаются оставить амбиции, и снять что-то развлекательное, получается какое-нибудь несмотрибельное говно, вроде “не пойман — не вор”.
Поэтому двадцать пятый час я в своё время пропустил, но, прочтя столь эмоциональную рецензию Жанны, решил посмотреть, с опаской, но не без надежды. И надежды мои полностью оправдались.
Фильм эксплуатирует старую тему про “прожить жизнь за две недели”, с той разницей, что жизнь герою надо прожить за один день, и по окончании его ждёт не смерть, а всего-навсего тюремное заключение сроком на семь лет. Но этих двух деталей оказывается достаточно, чтобы полностью поменять парадигму произведения: вместо замечательного упоения жизнью, которое даётся лишь тому, кто знает, что наслаждается ею в последний раз, мы видим прекрасную иллюстрацию того, что “ожидание смерти хуже самой смерти”, пугающее одиночество человека перед лицом конца, и бесконечное кольцо самоедства “что я сделал не так? — что же мне теперь делать? — господи, за что мне это?”
Фильм, словно на опорных столбах, держится на двух сценах (монологе Монти в ванной, и финальном монологе отца), которые символизируют собой прошлое и будущее героя. Прошлое, которое он потерял, и будущее, которого у него не будет. Весь остальной фильм — это его настоящее. Это та единственная секунда, между миром, ушедшим в небытие, и миром, которого ещё нет, и о котором ты ничего не знаешь. Тот единственный момент, который и называется человеческой жизнью, гештальтистским “здесь и сейчас”.
Спокойный, даже заторможенный фильм смотрится невероятно напряжённо, вот именно из-за этой секунды, из-за того, что зритель не просто пялится в экран, а переживает этот единственный момент жизни вместе с героем. Без прошлого, не имеющего теперь никакого смысла. Без будущего, о котором лучше не думать, чтобы не расплакаться. И герой мучительно хватается за эту секунду, старается продлить её, превратить в час, в день, в сутки, растянуть эти сутки хотя бы ещё на час... но всему когда-нибудь приходит конец. Сам того не понимая, весь этот день он разрушает свою жизнь, пробуя на прочность семейные узы, любовь, дружбу, всё, что у него было, и с лёгкостью обнаруживая, как легко ему заставить себя поверить в то, что “ничего не было”, как легко поломать то, что он строилось долгие годы, и чем долгие годы рассчитывал наслаждаться.
В фильме целый набор отличных актёрских ролей. Барри Пеппер и Розарио Доусон отыгрывают отличный дуэт (хотя и находятся рядом они всего пару минут, кажется, что это своеобразные инь и янь в душе героя): любящая женщина, которой нет больше доверия, и ненавистный друг, который остаётся последним островком надёжности в этом мире. Хорош также и дуэт Филиппа Сеймура Хоффмана и невероятно экспрессивной Анны Пакуин, эта актриса точно далеко пойдёт, запомните имя. Хороши второстепенные персонажи. Общие планы. Отдельные кадры. Хорошо практически всё. Спайк Ли умудрился выжать из этой посредственой, в общем-то, идеи практически всё, что можно было, до последней капли. Умеренностью, спокойствием, и достаточностью каждого кадра.
И, конечно же, Нортон. Мне кажется, это первая картина, где Нортон наконец-то отказался от своего “антистаниславского манифеста”, и перестал играть. Нортон в кадре вдруг оживает, и становится просто человеком. Не “чуваком, который играет чувака, который изображает другого чувака”, а просто человеком, обычным и простым... и это резко выделило его на сером фоне голливудской вторичности. Каждый взгляд, каждое слово и каждое движение Нортона в этом фильме натуральны, и потому наполнены невероятной энергией. Даже не смотря на то, что слово “червяк” звучит и здесь, оно не к месту, скорее так, по старой памяти осталось.
Жаль только, что после этой роли Нортон опять вернулся к своим обычным червеобразным.
"25й час" — это история одного дня перед тем, как человек отправится в тюрьму, что для него равно позору, смерти, чему-то, что в полной мере он даже не может представить. 25-й час — это время, когда все будет иначе, время страшной неизвестности. Этот город, возможно, и дрянь, как говорит Монтгомери сам себе перед зеркалом, но он его уже потерял. Это скитание духа, прощание призрака, который собирает всех своих друзей на последнюю встречу в ночном клубе. Мы узнаем об этом не сразу, сталкиваясь с диссонансом в отношениях с женой Монти, Натюрель, со словами отца Монтгомери, слушая разговор между двумя старыми друзьями Монтгомери, который они ведут, глядя на развалины башен Всемирного торгового центра. Переоценить роль актерского ансамбля сложно — Росарио Доусон в роли Натюрель роскошна, она влечет, воплощенная жизнь и желание, а ее появление во флэшбеке в роли курящей школьницы так и вовсе способно сразить, кого угодно; дуэт циничного, самоуверенного, порой неприятного Фрэнка (Барри Пеппер), 
В "25м часе" прекрасна каждая минута. Течение дня прерывается небольшими флэшбэками, вносящими штрихи в портрет, и испытаниям подвергается любовь, дружба, отцовская привязанность, мировоззрение. Прощание с другом — это непростой тест, навсегда остающаяся в памяти боль. Джейкоб влюблен в собственную ученицу, она флиртует с еврейским тюфяком, потому что ей нравится собственная сексуальность и его образованность (Анна Пакин, кстати говоря, великолепно справилась с ролью), однако оба они не понимают, что такое притяжение хорошо лишь на расстоянии, что вблизи оно ничего не дает, потому что каждый теряет магию. Что точно так же, как после боя часов карета Золушки превращается в тыкву, также после поцелуя студентка превращается из принцессы в глупую девчонку, а преподаватель — в слюнявого болвана. Самоуверенный брокер, провожающий глазами задницу каждой из девушек, на деле не так непробиваем, каким хочет казаться. И, конечно, Натюрель — блестящая, загадочная, живая, гибкая, такая красивая. Вряд ли можно разорвать эти узы. Отец, алкоголик с плохой артикуляцией и набрякшими мешками под глазами, вдруг становится почти сказочником, Хароном, перевозящим человека в царство мертвых. Концовка в этом смысле действительно произведение искусства — прослушав сказку, полную надежды, ты снова сталкиваешься с глазами Нортона. 
