Женщина, которая сидит в рекрутинговом агенстве, — мать Бена Стиллера.
Несмотря на то, что Бен Стиллер и Оуэн Уилсон частенько вступают в диалог, на съемочной площадке они провели вместе лишь один день. Большинство сцен с Уилсоном были отсняты через три месяца после съемок сцен со Стиллером.
Первоначально планировалось, что фильм будет снимать Стивен Соммерс ("Мумия").Версия для печати
Наверно двумя центральными стержнями, поддерживающими американский кинематограф в вертикальном положении являются темы отцовства и панамериканизма. Причём вторая тема вполне красиво вырастает из первой.
Отец — это фигура в центре, точка начала отсчёта нравственных, социальных и всех прочих координат, zero-point американского сознания. Главный голивуцкий конфликт — это "блудный сын" или "блудный отец", драма обретения отца и сына в глубине их взаимоотношений. Становление отцовства в каждом конкретном человеке — это обретение мужественности. Отец — апофеоз мужчины, надутый шар, наполненная бочка, выполненная функция. Дихотомии отец/неотец вполне коррелятивна дихотомия человек/недочеловек.
В отличие от американского киносознания, российское киносознание ориентировано на главенство сына. Достаточно вспомнить архитипические глыбины "Брата" и "Брата-2" — в которых отец (старший брат, настойчиво сватаемый на высшую роль заклинанием "ты же мне вместо отца был") — фигура почти божественная, невесомая, не стоящая в центре, а парящая "над", где-то вне этики и эстетики, фигура в которую можно только верить (остаётся только сожалеть о злой усмешке лингвистики — вопреки всякой логике Россия паруске женского роду). Данила печётся и прощает своему непутёвому "отцу" всё за один только факт "отцовства" (та же история, ещё более гипертрофированная, наблюдается в "Моём сводном брате-Франкенштейне", где сын без лишних слов берёт отца под свою защиту, как берут предмет культа — чтобы ни дай бог ни одна пылинка не испортила предмету культа жизни; или менее явно это видно в "Коктебеле", где сын при отце-пропойце не обуза, а костыль). При чём — важный момент — сыну не надо завоёвывать любовь отца: отец — вечен и неизменен, рассматриваемое в терминах вечности, его чувство к тебе не поддаётся сомнению (даже в нашумевшей картине "Иван Грозный убивает своего сына" наказав отрока смертью, царь не перестал его любить — эдакие евангелические переклички, там отец и вовсе убил сына из-за любви, не зря видать Русь испокон веков погрязла в православии — было с чего). В голивуцких фильмах наоборот, отец — фигура становящаяся, звание это нужно заслужить, а не получить по рождению. Отсюда бесчисленные упрёки отцам, бросаемые сынами в "Войне миров", "Ночи в музее" (ну или отсюда желание заслужить любовь выстрадавшего тебя отца, которую герой "Делая ноги" завоёвывает в результате опасного путешествия). Российское кино — это кино про становление сына (недаром всё новое российское кино в большинстве своём про харизматичную бездетную молодёжь). Очень интересно прерванное и застопорившееся в месте разрыва становление сына изображёно в "Изображая жертву" — рифмовкой с шекспировским "Гамлетом" — сын для отца как жена для мужа — без отца он ничто и единственный путь — в никуда через отмщение, разумеется.
Концепция отца как фигуры в центре вполне логично даёт геополитические параллели. Америка — это мудрый отец мира, который знает где что плохо и стремится эти проблемы излечить — да, жестоко, но отец и должен быть жестоким, потому что жестокость — это обратная сторона любви, как это ярко показано в фильме название которого я беспардонно забыл (там в названии обыгрывается упрёк, бросаемый в "Апокалипсисе";) богом ангелу Лаодикийской церкви — может вспомните?). Каждый сын стремится быть похожим на отца, поэтому естественен следующий шаг — пропитать каждую эпоху духом Америки, через это создав прекрасную и грандиозную пирамиду, где в центре совершенный отец-Америка, а кругом несовершенные, но исправляющиеся через касательство отца отпрыски — прежние эпохи (что-то типо каббалистического Адама-Кадмона в ореоле эманаций, где каждая следующая эманация хуже оригинала, но всё равно ведь это Адам-Кадмон). Поэтому и снимают в Голливуде "Трою", "Апокалипсис";), "Короля Артура", "Страсти Христовы", "Храброе серцы", "Иллюзиониста" как если бы американский образ мысли существовал всегда и везде. И ведь они не исправляют историю, они её улучшают, цивилизируют!
Собственно в центре никчемного по сути фильма "Ночь в музее" — непутёвый отец, стремительно теряющий доверие собственного сына. Чтобы не уехать жить в другой, более дешовый раён Ню-Ёрка, он отказывается от богемного образа жизни и идёт работать сторожем в музей. Но в музей необычный — в котором ночью оживают экспонаты. Однако главными в фильме являются вовсе не они. В центре — становление отца. Учась управляться с ожившими экспонатами (обязательно обратите внимание на живых манекенов — это единственное хорошее, даже превосходное, что есть в фильме) он учится быть настоящим отцом — мудрым, справедливым, готовым справиться с любым препятствием. Музей для него превращается в школу жизни, пройдя которую он преодолевает отвращение сына и сливается с ним в когнитивном консонансе.
Тема взаимоотношений отца и сына в развлекательном фильме с Беном Стиллером по-определению выглядит гротескной и натянутой. Чья-то там педагогическая идея развиваться, играя, в "Ночи в музее" реализована чресчур вычурно и избыточно. Верно, лучше было бы снять два фильма — одну психологическую драму, вторую мистическую комедию. А то ведь на фоне троицы престарелых комиков Бен Стиллер выглядит уж больно удручающе. Про удручённого Бена Стиллера вам писал удручающий Нгоо.
Яркая, сочная и уютная комедия из породы ценной древесины… В смысле из тех редких фильмов, которые по праву могут называться фильмами "семейными". Незамысловатый сюжет (отец-лузер устраивается ночным сторожем в музей и предпринимает две попытки: первая — не вылететь с работы в первый же день; вторая — восстановить свой авторитет в глазах сына) имеет совершенно козырную фичу, которая, собственно, и переводит фильм в ранг семейных картин, интересных для всех возрастов. Благодаря волшебной золотой пластине, привезенной в музей 50 лет назад, экспонаты по ночам оживают. Это не только раздолье для спецэффектов, которых в фильме попросту немеряно, но это еще и возможность вспомнить дальнее, глубокое детство, когда детская фантазия наделяла игрушки и прочие неживые предметы душой, когда оловянные солдатики почти по-настоящему гибли под гусеницами моделек танков. Ну, и всё такое… К тому же, для меня лично поход в этнографический музей в детстве стал ярким событием (хотя и не таким ярким, как поход в музей биологии, где меня шокировало количество и страхолюдный вид полчищ сушеных насекомых).
Создателям фильма натурально удалось вдохнуть жизнь в восковые манекены, хотя я этого совсем не ожидал, увидев в титрах имя Шона Леви. Этот режиссер хоть и распахивает вовсю комедийную ниву, однако ж пахарем доселе был никудышным: то битюг споткнется, то плуг поломается (вспомним его предыдущий "шедевр" — римейк "Розовой пантеры").
Во многом, фильм выигрывает благодаря участию Бена Стиллера. Мне вообще очень нравится этот комик, его обезьянья мимика, вечное отсутствие улыбки на лице. Этакий отчаянно гримасничающий Бастер Китон. К персонажам Стиллера неизменно относишься с сочувствием, и точно так же неизменно ждешь от них каких-нибудь косяков. Если может быть саспенс в комедии, то этот саспенс зовется Беном Стиллером. Двуногий прямоходящий саспенс, на который страшно смотреть.
Интересно, что счастливый финал фильма нашел отображение и в реальной жизни. За прототип киношного музея был взят Национальный Нью-Йоркский музей естествознания (декорации, впрочем, были отстроены в Ванкувере). Так же, как герой Стиллера, выпустивший в одну прекрасную ночь своих питомцев на улицы города, привлек в музей толпы народу, так и благодаря успешной прокатной судьбе фильма, доходы Нью-Йоркского музея от продаж билетов выросли на 20%. О чем это говорит? О том, что даже развлекая, можно подстегнуть интерес к науке…
