Интересный эксперимент по оживлению картины Брейгеля "Путь на Голгофу", больше похожий на видения искусствоведа или экскурсовода, погружающегося в каждый из бесчисленного числа фрагментов брейгелевских работ, чем на фильм. Воссоздавать цвета и свет с картин голландцев — занятие увлекательное, хотя не новое, но я впервые вижу возможность по-настоящему оживить столь гигантское полотно, в этом отношении Маевски добился впечатляющего результата. Это особенно бросается в глаза потому, что картины Брейгеля традиционно поражают своей детализацией. Самое сильное впечатление "Мельницы и креста" произвел момент, когда часть людей замерла, остановившись во времени, но вдалеке то шевелится лошадь, то носятся фигурки. Галлюциногенный эффект. Путешествие внутрь чужой картины все равно что путешествие в другой мир, это захватывает. Если вы любите живопись, это стоит увидеть.
Поражая визуальной стороной, как высказывание "Мельница и крест" скупа, а религиозная составляющая истрактована неубедительно. У Брейгеля фигура Христа, как и крест, почти незаметны, они теряются в ярком круговороте более вызывающих деталей; он показывает суетность мира, который не реагирует на то, что происходит, — мира, не способного заметить чудо или катастрофу, мира ярмарочного, крикливого, в котором все важное теряется. Старый Рутгер Хауэр в роли Брейгеля объясняет структуру "Пути на Голгофу", и раскрытие замысла автора живописного полотна является самым интересным моментом фильма, однако Маевски также увелчивает и фигуру матери Христа (Рэмплинг), переживающую за гибель сына, и ее образ выглядит крайне фальшиво.
В "Пути на Голгофу" есть интересный момент, который вызывает сильный диссонанс, — ты видишь повторение вечной истории, но все одеты в странные, не подходящие эпохе костюмы, все происходит не там, где ты ожидал. Это все равно что отыграть распятие с помощью негров. На экране этот диссонанс увеличивается. Анахронизмом выступает Иуда, похожий на современного горожанина с улицы среди ряженых. Его выдают поза и лицо. Лицо недвусмысленно сигнализирует о том, что происходящее на экране — ролевая игра. Именно там, где на экране появляется Иуда, картина Маевски сразу же распадается, пресловутая "достоверность" перестает ей быть, "Мельница и крест" кажется дешевкой. Интересно, не правда ли, что триггером распада служит именно Иуда? Маевски, дотошно реконструируя внешнюю часть картины, почему-то не обращает внимание на ее внутреннее содержание. "Крест и мельница" получается, с одной стороны, заявлением о безразличии бога-мельника, взирающего сверху на разноцветные точки-людей, с другой стороны, страданием матери, переживанием тех, для кого Иисус важен. Но первая интонация получается у Маевски гораздо лучше.
"Крест и мельница" — это фильм, полный символов, перенесенных на экран и увеличенных там. Маевски придает персонажам дополнительный фон, внутри которого они действуют прежде, чем попасть на картину, но не для всех это срабатывает. Любопытно, что кадры, где воссоздан теплый, приглушенный свет, характерный для многих голландцев, оставляют ощущение холода, тщеты, равнодушия, чувство стылой пустой избы. При этом аналогия между пауком, плетущим паутину, и рисующим Брейгелем, весьма удачна.
Мне почему-то кажется, что внешняя сторона притягивает Маевски больше сущности. Прежде он уже пытался совместить образы Босха с сексуальной историей в "Саде вечных наслаждений". Символы, впрочем, выглядят мощно сами по себе. Например, привязанный к колесу человек, чье лицо терзают вороны. Или стоящая на гротескно обрывающейся скале мельница. В этих образах столько величественного символизма, что их наблюдение завораживает. Но душевного движения реконструкция Маевски не вызывает.