В главных ролях: Клаус Кински. В ролях: Элена Рохо, Дель Негро, Руй Герра, Петер Берлинг, Сесилия Ривера.
Награды: German Film Awards — лучший оператор. National Society of Film Critics Awards, USA — лучший оператор. Синдикат французских кинокритиков — лучший иностранный фильм..
Интересные факты о фильме:
В титрах указано, что фильм основан на "Дневнике монаха Гаспара де Карвахаля". На самом деле, Вернер Херцог все сочинил сам. Однако ж, Гаспар де Карвахаль действительно существовал и даже вел дневник. Вот только в экспедиции не участвовал.
Во время съемок Клаусу Кински настолько надоели джунгли, что он реально собрался оттуда свалить. Вернер Херцог приставил к его голове пистолет, взвел курок и пообещал убить. Кински остался в проекте.
Большая часть фильма снята на 35-миллиметровую камеру, которую Херцог украл из киношколы, где учился.
Во время съемок в туземной деревне Кински пусть и ненарочно, но со всего размаху огрел мечом одного из актеров по голове. Актер выжил только благодаря металлическому шлему. За Кински числится еще и такой момент: когда съемочная группа шумно праздновала окончание съемок, Клаус открыл пальбу из винчестера по палатке, в которой бухали артисты. Оружие было конфисковано только после того, как Кински отстрелил кому-то палец. Кстати, когда снимали заключительную сцену фильма, Клауса Кински больно искусали мартышки.
Херцог написал сценарий за 2,5 дня — когда ездил со своей футбольной командой на выезд. После матча в клубном автобусе произошла драма. Игрок, сидевший позади Херцога и конкретно нажравшийся, наблевал на рукопись. Большая часть текста была безвозвратно утрачена.Версия для печати
Долина реки Амазонки. Высокопоставленный испанский господин с футбольной фамилией Писарро тащит многотысячный коллектив, состоящий из "верноподанных" и "рабов", через совершенно дикие джунгли. Цель поисков — вожделенная страна Эльдорадо, о которой "кто-то что-то слышал". И вот отряд застревает в грязи бесчисленных болот. Писарро назначает команду скаутов, которая на плотах должна спуститься вниз по Амазонке и разведать тропу к царству злата. Среди скаутов — Лопе де Агирре.
Эпоха конкистадоров, время невероятных открытий и богатств, которые буквально сваливаются на голову, — лишь бы хватило удачи!
Кособокий чувак по имени Лопе Де Агирре, уверен: что удача — его судьба. Он убивает непокорных (в том числе и начальника экспедиции), он строит новые плоты, если старые унесло поднявшейся водой, он стремится к цели, несмотря на то, что его отряд окружают индейцы-каннибалы, что жрать — нечего… и в результате остается один на один со своим безумием. Все остальные члены экипажа, в том числе и его дочь — мертвы…
Фильм сделан, как клуб кинопутешественников, как научно-популярная телепередача с канала "Дискавери". Полудокументальная зарисовка живой и неживой природы. Но, однако ж, именно натурные съемки, крепкая, но растворяющаяся в окружающей среде драматургия превращают фильм в подлинный шедевр на "историческую тему". Много ли зрителей смогут это осилить?
Отчасти портит фильм медитативная музыка. Она усыпляет, растворяет зрителя в "длинных планах" южноамериканской природы.
Вернег Херцог помещал актеров в условия, далекие от условий отеля "Хилтон" или еще какой придорожной "элитно" гостинички. Актеров жрали змеи, актеров топила вода, актеров посыпала пыльца… и в результате мы видим на экране, спустя час двадцать минут, людей, которые давным-давно сели на плоты и отправились в путешествие по Амазонке, приволокшей их к смерти… Волшебное чувство, необыкновенное! Это воистину, как кажется, исторический фильм… фильм о людях, которые жили в то время, в той культурной среде, но, в отличие от нас, неистово верили, пусть даже каждый во что горазд. В свете вышесказнного, добавлю еще вот о чем. Операторская работа такова, что если б не монтажные склейки во время диалогов, то казалось бы, что оператор висит, цепляясь за лиану, и снимает все эти "нисхождения", все эти бурлящие потоки, всех этих "путешественников"… — будто б занесло его вихрями времени в тот дальний век! Такое чувство — дорогого стоит! Такие постановки реально прокладывают мосты между настоящим временем и прошлым.
Я считаю также, что кинонаправление "Догма" нарыло свои идеи из фильмов Вернера Херцога, причем (в изрядной степени) из нетленного "Агирре — гнев божий".
Алексей Нгоо:
Импрессионисты в джунглях: поиски идеального пленэра
Сначала ремарка на полях: господи, какое счастье, что 60-80-е годы закончились, и все режиссёры того времени либо повымирали, либо поперепрофилировались. Какое счастье, что количество обязательных к просмотру тягомотных "умных" фильмов перестало расти, и, вот, проштудировал краем глаза всю классику — и свободен, дальше — чистополе (ведь армия тяжёлых для восприятия авторов ноне сократилось до одной боевой единицы — африканского слова фон Триера). Иной раз глядеть то, что понаснимали титаны духа прошлого века нет никаких сил. Не знаю на каких стальных атлантов они рассчитывали, однако подозреваю, что те стальные атланты были бездушными големами. Нет, конечно, каждый волен выбрать себе из классиков пяток любимцев пригодных для просмотра, вот меня например почти не напрягают Хичкок, Годар, Бунюэль — наверно из-за того, что они никогда не бывали серьёзны, оставляя место под иронию и самоиронию, но прочих так и хочется иной раз утопить в туалете сдать в утиль, потому что их железобетонные фильмы скорее поймут металлопластиковые формы, обитающие в утиле, чем нежные углеродистые мозги простого российского парня. Нонешнее кино ближе к зрителю, его интересно смотреть, тогда как об интеллектуальном кино 60-80 годов значительно интереснее читать. Было бы здорово, если бы вместо километров плёнки они изложили бы свои идеи в паре абзацев, да и успокоились бы. Хихи.
Импрессионизм возник во Франции как художественная реакция на позитивистские идеи и чаяния тогдашнего оптимистичного времени. Сознание освобождалось из-под гнёта религии, техника освобождалась из-под гнёта лошадиной силы, Дарвин, Маркс и Фаулз взрывали дряхлые руины викторианской науки. Вот и пейзажная живопись махнула ручкой светотеневой системе, выработанной в студиях, и пошла на пленэры создавать новую, более адекватную методу передачи природы. Выработав методу и получив невиданную прежде власть над миром, импрессионисты разъехались по разным странам в поисках диковинных ландшафтов, причём порой находили жемчужины прямо в кучах говна — например, именно Моне придумал и нарисовал ставшие впоследствии знаменитыми лондонские туманы. Чем-то понимаемым лишь самой последней гранью сознания на них походит и Херцог в своём стремлении к смелому реализму — уж если фильм об американских джунглях, значит и снимать его надо в американских джунглях, а если про австралийские пустыни, то снимать его надо в австралийских пустынях с привлечением местного этнографического материала — чем не следование смелому призыву импрессионистов выходить из зачаженных студий на пленэры и рисовать природу не по памяти, а с натуры.
Не удивительно, что главным героем своей картины Херцог делает Писсаро, одного из четырёх основоположников импрессионизма, вместе со своими учениками и клевретами гоняющегося по Латинской Америке за призраком вымышленной страны Эльдорадо. Писсаро среди импрессионистов всегда выделялся непостоянством и мятежным духом. Достаточно сказать, что он был единственным, кто не смог оставаться в рамках движения и после годов различных экспериментов переметнулся к дивизионистам — а это всё равно, что если бы пятикурсник военного училища стал бы брататься с перваками — косяк и неуважуха. В свете сказанного становится понятным предательство живущего по понятиям конквистадора Агирре, которое он совершил по поводу Писсаро в середине фильма.
Действие фильма разворачивается в 16 веке, поэтому в согласии с галантным духом времени конквистадоры путешествуют в окружении рабов и носильщиков, с паланкинами, барышнями, словом христовым и негром Отелло — который взят специально для отпугивания индейцев: наивные конквистадоры верят, что аборигены знают Шейкспира и потому, несомненно, будут ассоциировать себя с не молившимися на ночь (потому что не знают слова христова) Дездемонами и бояться мавра Отелло. Причём театр — искусство в высшей степени условное, что и позволило Саре Бернар играть Джульетту в 70 лет, вот и наши герои, полагаясь на театральные условности, негра берут с собой очень сомнительного, в надежде на то, что индейцы простят скудность бюджета, и узнают в этом белом парне с далёкими африканскими корнями мавра. Растянувшимся на километры кортежем конквистадоры в нечищеных латах бредут по Америце, испытывая трудности, дискомфорт и опасаясь местных жителей, пуляющих по ним из-за кустов отравленными иглами. Вполне как герои книги Эко "Баудалино" они без подвоха вопрошают пленных индейцев, знают ли те про Христа и потрясают перед ними Библиями — для носителей наивного религиозного сознания так естественно полагать, что их мифы и легенды — правда, а если Христос реален, то его должны знать по всей земле, пусть не в виде правильного христианства, так хоть в различных ересях на манер пндапетцимовских. И хотя конквистадоры ошибаются насчёт Христа, и не находят среди туземцев даже несторианских пастырей, происходит замечательный диалог культур, потому что индейцы в свою очередь уверены, что белые люди — это спустившиеся с неба боги. Так религия не даёт сторонам возможности понять друг друга, зато помогает вписать друг друга в символическую структуру мира.
Ещё один интересный момент — для конквистадоров все индейцы на одно лицо — нечестивые туземцы. Воспринимая их нерасчленённым целым, они полагают, что и язык у них один на всех. Поэтому они возят с собой в качестве толмача какого-то пленного индейского принца. Иной раз, когда конквистадоры сталкиваются с говорящими на лингва-франка, он честно отрабатывает свой хлеб, а вот иной раз, не будь простаком, фантазирует и ловко играет на страхах и предубеждениях глупых белых людей — например "переводя" им крики людей на берегу как "смотрите, мясо плывёт".
В какой-то момент бессмысленного блуждания по джунглям Писсаро теряет терпение и осмысляя своё положение понимает, что дальше двигаться всей блестящей кавалькадой невозможно и он решает отправить на разведку мелкую группу. Так начинается приквел "Апокалипсиса сегодня: режиссёрская версия". Видимо в европейско-американском сознании заложен некий архетип, раз они с такой настойчивостью превращают путешествия по реке в историю безумия. Коппола доводил Мартина Шина до нервного срыва, и тот пытался разбить рукой собственное отражение в зеркале, Херцогу было проще — у него был Кински, который сам бы довёл любого. Возможно это связано с тем, что плывущий по реке открыт для находящихся на берегу, тогда как они от его взгляда скрыты. Человек на плоту — лучшая мишень. Путешествие сопровождается постоянным чувством опасности — не известно чего ждать от скрытого густыми зарослями берега. Почва становится зыбкой и опасной, а вода — она всегда вода, у человека плывущего по реке, выходит, нет точки опоры, а человек так не может, человек склонен в данной ситуации валиться вниз.
Интересно, что даже в джунглях люди продолжают жить не по-американски. Заслуга импрессионистов перед человечеством состояла в том, что они показали неважность для человека реальности как таковой. Рисуя чистыми цветами (то есть не смешивая краски), налагая мазки один подле другого (а не поверх другого) они создавали вовсе не копию природы (как к тому стремились все прежние пейзажисты), а условный "текст", репродукцию культурного стереотипа через который мы видим природу. Ведь, смотря на мир, мы не различаем его чётко, чёток только узкий фокус зрения, тогда как вся периферия — расплывчата, её мы лишь угадываем. Выходит — нам не нужно "видеть"! Достаточно намёка, чтобы воображение и знание словаря культуры подсказало нам, что мы видим и какими культурными качествами оно обладает. Красного цвета нам достаточно для понимания, что перед нами маки, синего — что перед нами небо. Импрессионисты первыми стали пользоваться этим кодом, создавая удобные для восприятия и понимания маски, репрезентирующие натуру, но НИКАКОГО отношения к натуре не имеющие. Они изображали не природу, а то как её видит человек, не какую-то конечную истину, эталон, а индивидуальное видение. Именно поэтому в отличие от старых мастеров каждый из импрессионистов и постимпрессионистов обладал неповторимым запоминающимся стилем.
Путешествующие на плотах конквистадоры, взирая на природу, видят не столько природу, сколько культурную занавесь, индивидуальное представление, некий культурный текст, закрывающий их от джунглей и формирующий уютный внутренний мирок. Так, они выбирают себе императора, нарекают окружающие их земли принадлежащими ему и вот они уже плывут по своей империи, играют в этикет, дворцовые заговоры, суд, законы и метрические книги, строят планы на будущее. Их реальность — это реальность импрессионизма — опосредованный текст, далёкий от окружающего их ландшафта. Они целиком погружаются в вымышленную жизнь, убогая реальность пампасов интересует их лишь когда нужно стрелять из мушкетов по джунглям, распугивая индейцев. Впрочем, однажды индейские стрелы прилетают метко и всех убивают. Остаётся один Агирре стоящий на плоту в окружении зелёных обезьян, целиком перенёсшийся в реальность своих грёз, грозящий внезапным ударом испанскому королю.
И вот мы подходим к финальному парадоксу — зачем надо было импрессионистам ехать на природу, чтобы изображать ПРЕДСТАВЛЕНИЕ о ней? Или иными словами: зачем надо было конквистадорам плыть в никуда через океан, что бы ИЗОБРАЖАТЬ что ты в Испании? Ну или: зачем надо было Херцогу ехать в недоступные джунгли, испытывать лишения, чтобы изобразить БЕЗУМИЕ, которое любым джунглям внеположено? ХЗ друзья мои, ХЗ!
Ну и постскриптумом позволю себе позлорадничать. Лишённый внутреннего стержня и понятий Писсаро-таки завоевал себе своё Перу, тогда как жёсткий как чугунная плита Агирре сгинул в джунглях среди зелёных обезьян. Такова вот мудрость представления о природе.
Жанр — плоскость сугубо относительная, но когда я увидела, что "Агирре" где-то причислили к приключениям-боевикам, то серьезно засмеялась. Единственный жанр, который подходит "Агирре", — это лихорадочный сон. Не тот, в котором мечешься и зовешь маму, а забытье, из которого очнешься, чтобы увидеть, что плот все еще плывет, что актеры в костюмах все еще разыгрывают пьесу, которая постепенно превратилась в жизнь, окрашенную оранжеватыми тонами. То есть "это не корабль, и это не лес, и это не стрела". Во время просмотра "Агирре" не оставляет впечатление, что спятил не только Писарро, с паланкинами и рабами двинувшийся в джунгли, не только Лопе де Агирре, приказывающий птицам падать, не только Херцог, наподобие Копполы собравшийся свести с ума и себя, и съемочную группу, отправившись в джунгли, но и безмолвный оператор, продолжающий происходящее снимать и не сбежавший с воплями куда подальше. Такое чувство, что все они — и режиссер, и актеры, и оператор — попали в ловушку и посмертно решили снять себе фильм-надгробие, работая на автомате и изредка изрекая псевдофилософские речи о цветках.
Мне сложно представить, что дамы в красивых платьях отправились искать страну Эльдорадо, продираясь сквозь лианы и кормя москитов, поэтому происходящее имеет как раз тот абсурдный оттенок, на который, вероятно, надеялся Херцог. Жалкая горстка людей во главе с Агирре собираются завоевать весь континент, они плывут по середине реки, погибая от стрел туземцев, и обитают при этом в вымышленном и горячечном мире коронаций и захвата. Но соврет тот, кто скажет, что Херцогу не нравится главный герой, поэтому "величайший предатель" трактуется как избавившийся от ярма, ведь предательство короны означает служение себе, возвращение на истинную стезю. И Агирре ради такого готов сместить держащих власть, построить десяток плотов, в одиночку сразиться с туземцами и жениться на собственной дочери. "И если я, Агирре, захочу, чтобы птицы падали мертвыми с деревьев, то птицы будут падать мертвыми с деревьев", — говорит Клаус Кински с дьявольским выражением лица. Жадность, одержимость, возведенные в неимоверно высокую степень, становятся неким типом добродетели.
Любой другой герой кроме Агирре не защищен этими превосходными степенями, и Херцог показывает их глупцами, мясом, жертвами. Агирре же неприкасаем, его самомнение словно бы окружает его коконом, а потому в конце он остается королем мартышек и трупов. Медленная, отрешенная музыка либо ее полное отсутствие, замещающееся натуральными природными звуками, — еще один столп, поддерживающий нереальность происходящего. Джунгли просто проглатывают отряд, который не вписался в их реальность, и растворяют его в желудочном соке. И, я так думаю, он и до этих пор бродит где-то в джунглях, отмечая границы своей страны, в нержавеющих доспехах. Такой голем Херцога, не способный остановиться.
Можно было бы написать на этот фильм фанфик, но лучше самого Херцога это все равно будет сделать сложно. Можно было бы тогда написать на этот фильм критическую статью, но только Херцог и здесь оказался быстрее меня. В таком случае можно было бы снять собственный римейк, но римейк фильма “Агирре” уже снят и это опять сделал сам Херцог.
Обычно картины снимают для того, чтобы беседовать с их помощью со зрителем, но “Агирре” — совершенно другой случай. Херцог снял этот фильм для себя. Обычно подобные картины снимают подвальные фрики типа Стенли Кубрика, но Херцог — Иной… censored