"Левиафан" — документальный фильм года, весьма впечатляющий за счет неординарного расположения камер и недюжинной фантазии авторов, позволивших достигнуть такого результата, в целом. Он медитативен, но не сентиментальной медитативностью демонстрируемых под расслабляющую музыку красивостей, а вещно, грубо, захватывающе материален. Бульканье, чмоканье, шум воды, скрипение снастей, хрястанье отлетаемых в разные стороны крыльев молодых скатов, слякотное шевеление мертвых рыб. Рыболовецкая шхуна — зона смерти, но не романтической смерти или намеренно жуткой гибели, а смерти как рядового процесса. Шхуна заглатывает в себя массу бессловесных живых существ, а потом оставляет за собой кровавый шлейф ошметков, задумчиво кружащихся в глубине. Все эти звуки, всхлипы, шумы противоестественным образом успокаивают, дарят невиданную степень концентрации и отрешенности.
Например, в фильме есть дико крутая сцена, где камера плавает вместе с дохлыми рыбами на дне шхуны, которая качается туда-сюда, перебрасывая груду рыбьих телец то туда, то обратно. Этот ритм абсолютно лишает суетности. Ты видишь глазами мертвой рыбы. Или, например, момент, где отрезанная рыбья голова, прощально прокручиваясь, смывается в море. Все преходяще, таков порядок вещей. Человек как левиафан пожирает всех живых существ — без ненависти, механически, по-рабочему, не отличаясь этим от природы. Один из киноманов дал "Левиафану" подзаголовок "Природа как церковь Сатаны". Звучит хлестко, но мне фильм подарил, скорее, понимание бесконечного круга смертей, чувство спокойствия, которое накатывает при простой работе. "Левиафан" совершенно лишен человеческой точки зрения на события, он ничего не показывает и не открывает — он существует. Это киноглаз в новом смысле слова. Киноглаз, наблюдающий колесо сансары.
Нельзя отрицать и поэтичности в Библии:
"Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы? станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих? будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами? можешь ли пронзить кожу его копьём и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперёд не будешь.
Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем? Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом всё Моё. Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может открыть верх одежды его, кто подойдёт к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твёрдою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копьё, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеётся. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости."