На днях мне удалось нарыть раритетный фильм — вероятно, самую раннюю экранизацию истории о Франкенштейне и его монстре. Это короткометражка. Разумеется, камерная (кстати, фильм был снят на киностудии, принадлежащей знаменитому Томасу Эдисону). Интерес вызывает неожиданный подход к материалу. Роман Мэри Шелли был написан в разгар индустриальной эпохи. Барышня-писательница — даже при всей своей готичности — была человеком новой формации. Поэтому ее Виктор Франкенштейн не столько является идеалистом, сколько материалистом. А вот что касается создателей фильма, живущих на закате индустриальной эпохи (через сто лет после выхода романа в свет), то, похоже, мимо них проскочил даже век просвещения. Их Франкенштейн — тоже идеалист, но при этом типичный алхимик. Он усаживает в лаборатории немого свидетеля (человеческий скелет) и начинает кашеварить в чане, надеясь выварить гомункулуса. Соответственно, эксперимент удается, гомункулус появляется на свет, но оказывается настолько уродливым, что Франкенштейн считает опыт неудачным (он-то рассчитывал получить идеального человека). Финальная сцена окончательно отправляет нас в средневековье, прекрасно отражая склонность постановщика фильма к мистицизму, которым в начале ХХ века был охвачен как западный мир, так и Россия. Чудовище видит свое отражение в зеркале и… исчезает. Какое-то время отражение продолжает существовать, но через несколько секунд растворяется и оно. С точки зрения первобытной кинотехники — интересный, мельесовский такой спецэффект, но еще интереснее сам факт использования зеркала в качестве средства для развязки сюжета. Ведь зеркало не только являлось классическим атрибутом алхимической лаборатории, но и сам процесс отделения золота от мусора назывался амальгамированием. Также в этой сцене можно усмотреть отсылку к "Доктору Джекилу и мистеру Хайду" Стивенсона: вбежавший в комнату Виктор смотрит в зеркало и несколько секунд видит вместо себя чудовище. То есть, замыслам своим вопреки (но зато чисто в алхимическом духе), он не создал нового идеального человека, но зато совершил своеобразное амальгамирование — отсеял от своей натуры всё самое страшное, необузданное, уродливое и дурное.